Тюрьма [Tyurʹma] lyrics

1

Мне было двадцать лет едва,

Кровь горячо текла по жилам,

Трудилась пылко голова,

И все казалося по силам:

Жизнь мира, будущность людей -

Все было тут... Но в мысли каждой

Свободы благородной жаждой

Я был проникнут до ногтей.

Враг угнетателей бездарных

И просветителей коварных, -

Я верил здравому уму,

Но не завету ничьему.

И было в доблестном безверье,

В бесстрашье мысли молодой -

Поболее любви живой,

Чем в их холодном лицемерье.

2

Широкий, плоский двор. Кругом

Забор с решеткою железной.

Середь двора высокий дом,

Где век проводят бесполезно

Полки замученных солдат,

Всю жизнь готовясь на парад.

Покои - точно коридоры -

Темны и длинны; тускло взоры

Кроватей видят два ряда;

На каждой войлок безобразный,

В ночи унылой отдых грязный

За днем бесплодного труда,

А воздух там и сперт и смраден...

Нет! век солдата не отраден! -

Бывало, утром, на заре -

Гладишь в окно на двор широкий,

А уж ученье на дворе,

То есть один дурак высокий

В ряд ставит двадцать дураков

И, под рычанье глупых слов,

Шагать их учит, чтоб не смели

Пошевельнуться головой, -

Ну! чтобы так ходить умели,

Как и не ходит род людской.

С какою радостью приятной,

С какою злобой непонятной -

Противной даже во враге -

Он бил солдата по ноге!

И я глядел с немой тоскою

И скорбно думал той порою -

Точь-в-точь как думаю теперь -

Что человек - ужасный зверь.

3

Но возле комнат этих длинных -

Там было комнат пять - едва

В длину шести-семиаршинных,

А в ширину, быть может, в два.

В одну из них меня квартальный

Привез в полночи час печальный.

Зачем не днем? Как это знать?

Так... все таинственности ради,

Чтоб арестанта запугать,

Признаний выманить тетради;

Но никакой расчет пройдох

Не мог застать меня врасплох.

По воле предписаний диких,

В одной из комнат невеликих

Я очутился взаперти.

Кровать, да стол, да стул убогий,

Да, чтобы я не мог уйти,

Был часовой поставлен строгий

У двери, запертой на ключ,

Как будто я был так могуч,

Что мог бы вырваться оттуда

Без сверхъестественного чуда,

Но тут не все: в двери окно,

И часовому знать дано,

Чтоб он смотрел - зачем, не знаю, -

Что я в тюрьме предпринимаю,

И он в окно смотрел не раз,

Безумно веруя в приказ.

Но не имели впечатленья

На жизнь мою в тюрьме моей

Все эти мелкие говенья

Моих невинных палачей.

Мой сторож стал мне добрым другом;

Привычный властвовать испугом,

Перед смотрителем он лгал, -

Я все имел, чего желал.

Из угля делал я чернилы;

Писал на что хватало силы;

Скажу себе я не в укор:

Писал я, вероятно, вздор;

Но я - поклонник Сен-Симона -

Тогда грядущего закона

От всей душевной полноты

Чертил отважные черты.

Писал - не с тем, чтобы таиться,

Нет! перед подленьким судом

Я вдохновенным языком

Безумно думал обличиться,

Всю мысль был высказать готов

Пред сонмом хитрых пошлецов.

Порой среди ночного бденья,

Глухого полный вдохновенья,

Я в старой Библии гадал

И только жаждал и мечтал,

Чтоб вышли мне по воле рока -

И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

Мне не забыть во век веков

Безумно сладостных часов,

Когда царя тупая сила

Во мне живую жизнь будила.

4

Среди восторга тайных дум

Порой я чувствовал глубоко -

Как тяжело жить одиноко,

И становился я угрюм.

Но мне отрады луч в неволе

Блеснул: в неделю раз, не боле,

Ко мне мой дядя ездить стал;

Его я вправду уважал.

Свободы был бы он оратор

В иной, не рабской стороне;

У нас он только был сенатор,

Был враг душевной кривизне,

А все же прожил век бесплодно

В борьбе, средь мелкого труда, -

Как то бывает завсегда

Там, где и мыслить несвободно.

Мир праху твоему, старик!

Успех был мал, а труд велик.

Когда тебе в воспоминанье

Из глаз моих слеза текла,

Невольной скорби воздаянье,

Поверь - она всегда была

И откровенна и тепла.

5

Еще я помню посещенье...

У нас гусарский полк стоял;

Бывало конное ученье,

И часто средь двора кричал

Забавно, голосом пискливым,

Красуясь на коне ретивом,

Огромный, толстый генерал.

Раз, недовольный эскадроном,

С отчаянья, почти со стоном

Взглянул он кверху - к небесам;

Но до небес на полдороге,

Взор останавливая строгий

На окнах, - у одной из рам

Он, арестанта наблюдая,

Дивяся, вдруг узнал меня.

С отцом знакомство вспоминая

И долг приличия ценя,

Он тотчас добыл позволенье

И посетил мою тюрьму.

Пришлось его благоволенье

Прискорбным сердцу моему!

Он был, конечно, малый честный,

По кавалерии известный,

Но долгом счел он мне урок

Прочесть, похожий на упрек.

Бранил и очень оскорблялся -

Зачем в тюрьму я так попался,

Зачем любил моих друзей,

Зачем не понял жизни всей,

К чему весь образ мыслей вольный?..

Вот он - знакомств имел довольно,

Знакомства почитал за честь,

А друга не хотел завесть;

Зато - как доблести ни малы -

А вышел скоро в генералы,

И если б был я не простак -

И мне бы надо делать так.

Я ж молча думал: "Без участья,

Без чувств, без мыслей и без счастья,

И даже, может, без похвал -

Помрешь ты, глупый генерал!"

6

Приходит (хоть не очень чинно)

В воспоминание мое -

Как бабы на веревке длинной

Сушили мокрое белье.

Одна из них мое вниманье

Влекла, не знаю почему:

Волос ли русых колебанье

Пришлось по нраву моему,

Иль глаз лазурных взгляд унылый,

Смотревших грустно на меня,

Иль тихий свет улыбки милой,

Как утро радостного дня, -

Но что-то к ней меня манило...

То были ль призраки любви,

Иль просто жар бродил в крови, -

Но часто ночью мне мечталось,

Что дверь тихонько отворялась,

И робко шла ко мне она -

Голубоокая жена,

И вдруг бросалась мне на шею,

Я счастлив, я дохнуть не смею...

И увидав, что это сон,

Я был глубоко удручен.

Свечу печально зажигая,

С постели трепетно вставая,

Я строгость мысли призывал

И снова в Библии гадал,

Чтоб вышли мне по воле рока

И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

7

Но капитан, казарм смотритель,

Порою друг, порой гонитель,

С меня немного взятки взяв,

Вдруг возымел приятный нрав,

К себе стал в гости звать нередко,

Поил недорогим вином;

Его супруга, как наседка,

Сидела с нами вечерком,

Кудахтая о чем-то сложно,

О том, что жить едва возможно,

Все дорого... Чтоб лучше жить,

Мне им бы надо пособить...

Четы уныло гарнизонной

Я не хочу винить никак:

Все ж капитан мой благосклонный

Был малый добрый, но бедняк.

Но, боже мой, как скучно было

К нему ходить! И как меня

Его присутствие томило -

Грустней печальнейшего дня,

Как с ними час побыв, ей-богу,

Стремился я в свою берлогу,

Чтоб о грядущем, одинок,

Я вновь свободно думать мог.

8

Шли дни за днями следом скучным;

Уже за летом пыльно-душным

Дожди осенние пошли;

Потом, остынув, с неба тучи

Накинули поверх земли

В холодных хлопьях снег сыпучий,

И побелел широкий двор.

Все стало пусто, молчаливо,

И только редко видел взор,

Как офицер нетерпеливый -

В санях к подъезду сквозь метель

Спешил, закутавшись в шинель,

Терялось время в скуке дикой,

Хоть и трудилась голова...

Но праздник наступал великой -

И вот канун был рождества.

Вдруг входит сторож в час полночный...

"Как? - говорит, - ты, барин мой,

И праздник будешь так же точно -

Один, как каторжный какой?

Вздор, вздор! Никто мешать не смеет,

Пойдем в казарму... Нипочем,

Нам часовой. Пойдем вдвоем

Так просто, смелым бог владеет,

Поверь, в казарме всяк солдат

Тебе, как другу, будет рад".

Вот пропустил, хоть и заметил,

Нас часовой, так раза два

Тревожно кашлянув едва.

Солдат меня в казарме встретил

И обнял, а потом другой,

И сам фельдфебель обнял братски...

Я был им брат, был им родной.

Да! это праздник был солдатский,

И праздник истинный был мой!

В казарме длинной колебались

Лучи лампады, чуть блестя,

Со мной солдаты обнимались,

А я - я плакал, как дитя!

Хотя порой фельдфебель грозный

В побоях видит долг серьезный,

Хоть косо смотрит часовой

На узника, боясь побой;

Но все ж солдат наш и незлобен,

Да и к шпионству неспособен,

Не смотрят братья мужика

На угнетенных свысока.

Пускай француз, поклонник власти.

Народ рабочий рвет на части,

Пусть немец, воин-патриот,

Бездушно душит свой народ

Из чувства дисциплины глупой;

Но все вы, генералы от -

Чего угодно, - свой расчет

У нас ведете очень тупо:

Рожден солдат наш добряком.

Не встанет брат противу брата,

И не удастся палачом

Вам сделать русского солдата!

9

Когда ж вернулся я в тюрьму

И мне пришлось быть одному

В ночи безмолвной и унылой -

Не пал я духом. Новой силой

Я был исполнен... Миг святой!

То было тайное сознанье,

Что я народу не чужой! -

Что мне тюрьма и что изгнанье?..

Весь этот пошлый вздор пройдет,

И час придет, и час пробьет -

Мы свергнем рабской жизни муку -

И мне мужик протянет руку.

Вот что мне надо! Для того

Готов терпеть я без печали

Тюрьму и ссылку в страшной дали,

И все мне это ничего.

Но спать не мог я от волненья

И стал в раздумье у окна:

Какой мороз и тишина!

Широкий двор средь запустенья

Лежал весь белый, и луна

Над ним светилася бледна.

Могилой веяло... Шагая,

Один метался, как живой,

Себя упорно согревая,

Пред воротами часовой.

Я с тайным чувством содроганья

Смотрел на снег, на лунный свет, -

Как будто нет нам упованья,

Как будто выхода нам нет!

Мы на людском пиру не гости,

Кровь наша стынет, мерзнут кости,

И гробовая тишина

Судьбою нам обречена.

Не ночь одну в тоске глубокой,

Без сна, глядя на двор широкой,

На мертвый снег, на лунный свет, -

Я думал, что надежды нет!

Но чтоб разрушить власть могилы,

Сбирал все внутренние силы

И в старой Библии гадал,

И снова жаждал и мечтал,

Чтоб вышли мне по воле рока

И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

10

С тех пор прошло так много лет,

Царь Николай - как был - в мундире

И не лишенный эполет,

Гниет себе в подземном мире;

Давно мой толстый генерал

Прилично богу дух отдал,

И капитан мой при кончине,

Чай, в гроб сошел в майорском чине,

А я, выносливый певец,

Тружусь посильно издалека,

Уже без гордости пророка,

Но тот же искренний боец,

Тружусь, чтоб стали наконец

И правосудье и свобода -

Уделом русского народа.