Она всегда там, в центре событий,
Всегда в центре города.
Там, где маленький мир — такой большой.
Ока кажется пресыщенной всеми этими огнями.
Иногда она рассказывает о каких-то вещах,
Которые у нее уже были.
И даже если о себе она не сильно заботится,
Ее волнуют ее контакты.
И она мечтает о Чикаго, о Чикаго,
О том месте, где ее никто не знает.
И она мечтает о Чикаго, о Чикаго,
О том где никто, никто не знает ее имени.
Со своей солнечной мечтой в глазах
Бежит она сквозь дождь.
И всем, с кем встречается на улице,
Она рассказывает, что там уже была.
Описывает, на каком углу,
Потому что знает то и это.
И если у тебя есть что ей предложить,
Она возьмет тебя с собой на одну ночь.
Она возьмет тебя с собой в Чикаго, в Чикаго,
Туда, где тебя никто не знает.
Она возьмет тебя с собой в Чикаго, в Чикаго,
Туда, где никто не знает твоего имени.
А когда ей говорят о том,
Какой мечтой она живет,
Она тут же становится сумасшедшей.
И даже когда спит совсем чуть-чуть,
Как только покажется солнце,
Ей сразу надо возвращаться.
Иногда она встречается с кем-то
В неопределенном месте.
Что-то свежее течет по венам,
И ложка идет по кругу.¹
Но в этот раз она не пришла.
Наверно, она даже не собрала вещи.
Все что от нее осталось — только маленькая записка:
«Я больше не приду, я в Чикаго, в Чикаго,
Там, где меня никто не знает.
Я больше не приду, я в Чикаго, в Чикаго,
Там, где никто не знает моего имени.»
О-о, Чикаго, где меня никто не знает.
Я больше не приду.
Я в Чикаго, я больше не приду.